Первый курс - Страница 2

– Таак.

– Да. Понимаешь, пап. Они сказали, что ей двадцать девять лет сейчас. И всё время повторяли ещё, что ей сейчас двадцать девять, а родила она в четырнадцать.

– И ты подсчитал.

– Да, папа! Но не только. Я ж не совсем идиот. Она похожа, понимаешь? Ну, то есть, я похож. Мы очень с ней похожи, не может же быть такого совпадения!

– Ну почему, как раз, может. Потом, сынок, ты знаешь, у них там, на телевиденье практикуют такие вещи, навроде постановок любительских. Люди приходят реальные, а историю рассказывают чужую. Непрофессиональные актёры разыгрывают жизненные, или псевдожизненные истории, выходит очень даже натурально. Что ты притих?

– Ничего. Просто она была не фальшивая. Это точно. Ей родители сказали, что ребёнок умер, а сами написали за неё отказную и оставили. А она недавно только обо всём узнала. И мать её там тоже была, плакала тоже, раскаивалась.

– Хорошо. Вот мы сейчас приедем домой и в интернете разыщем, что ты там видел. Я сам посмотрю. Как называлась передача, запомнил? на каком канале?

– Тогда не запомнил, но, честно говоря, я уже нашёл.

– Понятно. Вот и поглядим. Не переживай пока так. Посмотрим, обмозгуем. Ну, сынок, – он потрепал мои волосы, – не расстраивайся.

Мне стало чуть-чуть легче. Аркаша проявил участие, как я и думал. Но вместе с тем заронил в мою душу новые сомнения.

– Мы когда будем смотреть?

– Приедем и сразу посмотрим.

– Ну да! Олеся скажет, чтобы садились ужинать, Мите срочно понадобится продемонстрировать новый шедевр.

Олеся, это домработница наша, а Митя – недавно у нас поселившийся молодой поэт. Когда мы втроём идём куда-то: в театр, кино, или ресторан, про нас, наверное, думают, что мы оба Аркашины сыновья. Потому, что Аркаше пятьдесят пять уж скоро стукнет, а Мите нет и двадцати пяти. Между прочим, с его подачи я и стал называть отца Аркашей. Уж очень комично у него выходит кричать на весь дом каждый раз, как будто что-то чрезвычайное случилось: «Аркаша! Аркаша!», особенно если родит очередное нетленное произведение.

– Не волнуйся, никого слушать не будем, сразу займёмся своим делом. – Заверил отец.

Вышло почти как я предсказывал: Олеся потребовала, чтобы мы срочно садились за стол, раз уж так счастливо сложились обстоятельства, что мы все дома, а у неё всё горячее. И Митя с порога попытался завладеть Аркашиным вниманием, агитируя выслушать его новое творенье. Но Аркаша был твёрд и неумолим – мы сразу прошли в мою комнату к компьютеру. Я немного замешкался – мне не понравилось, что Митя за нами просочился, но постеснялся попросить его уйти. И Аркаша не догадался, поторопил меня:

– Включай, Коль.

Хорошо хоть обошлось без комментариев с Митиной стороны. Не то чтобы он проявил чудеса тактичности, как раз, ему было, что сказать, и он открыл даже рот, но Аркаша положил ему руку на плечо и сильно сжал. Я знаю, потому, что смотрел всё время на отца, а не на экран. Папа ничего не говорил, вроде бы, и в лице его ничего особенно не изменилось, но я, прямо-таки физически почувствовал, как он напрягся весь. Сорок раз за сорок минут я проклял всю эту ситуацию, свою новую идею фикс и себя самого за то, что втянул отца в это дело. Мне очень захотелось выключить, или, хотя бы, из комнаты выйти, но это было бы как-то глупо, по-детски. А там, на экране творится невообразимое. Молодая красавица плачет, причитает: «Я все эти годы, мечтала о том, что он жив. Мне сны постоянно снились, что он где-то есть, что зовёт меня. Я не знала, но я так хотела, чтобы он был жив. И вот, оказалось, правда. Сыночек мой дорогой! Где ты!». И слёзы в три ручья. Господи! Когда ж всё это кончится, сквозь землю мне провалиться, что ли? Впрочем, комната моя на втором этаже, плюс ещё подвал с бетонным полом. Кончилось, наконец. Аркаша встал, вздохнул, и позвал нас ужинать. Он так на меня глянул и так по спине похлопал, что было без слов понятно: впечатление передачка на него произвела, но сейчас, да ещё при Мите он говорить со мной не будет.

За столом настал-таки Митин звёздный час. Мне нравятся его стихи, такие живые, динамичные, можно сказать, напористые, притом, без пошлого апломба. И читает он здо́рово, без всякой жеманности, глазки не закатывает (чего, казалось бы, следовало ожидать), не интонирует нелепо. Мы с Аркашей его похвалили, обстановка слегка разрядилась. Про передачу никто ни гугу, но глупо было бы думать, что отец уже забыл о ней.

Вдруг звонок – Надя.

– Ещё дуешься?

– Я и не дулся вовсе, ты не так поняла, просто…

– Химию сделал?

– Какое там! Не думал даже.

– Ладно, сейчас еду к тебе, сделаем.

– Скоро будешь?

– В маршрутке уже. Минут через двадцать, наверное. Пока.

Я предупредил папу, папа сказал Олесе, которая тут же помчалась готовить нечто особенно вкусненькое специально для «гостей». То ли потому, что Надя была у нас всего раза три, и наши к ней ещё не привыкли, то ли потому, что она девушка, и у них это вызывает какие-то эротические фантазии, перед её приездом всегда случается небольшой переполох. Олеся, как я уже сказал, испытала неодолимую потребность в создании кулинарных шедевров, мужчинам срочно понадобилось переодеться, а мне, не доужинав, пришлось идти прибирать свою комнату.

Ну, Надя! Вот человек! Мало того, что я эту химию терпеть не могу, так за своими «сериальными» страданьями и вовсе думать о ней забыл. А Надя подумала, позаботилась, едет ко мне за тридевять земель, чтобы помочь. И я ещё смел подозревать её в нечуткости. Бедная Надя, все её недооценивают – преподаватели в колледже говорят, что она грубая. Может быть слегка грубоватая, но это не мешает ей быть доброй и отзывчивой. Наша историчка (вот уж кому видней!) однажды сказала: «Ты такая грубая, Надя, из тебя медсестры не получится, полная профнепригодность». Пустые слова, разумеется. Историчка профпригодность не определяет, но, всё равно, обидно. Мы с Надей в медицинском учимся колледже, пока на первом курсе, поэтому из специальных предметов у нас только анатомия и латинский, а остальные – общеобразовательные, в один год за последние два школьных класса. Жду не дождусь, когда специальные медицинские дисциплины начнутся. И практика бы скорей! Школа мне и в школе надоела. После девятого класса брали только на сестринское отделение. Я всё равно пошёл, не раздумывая – тошнило уже от школы. И потом, чего было ждать – с профессией я уже определился, а в медицинский поступать после специального колледжа даже лучше. Аркаша беспокоился немного, но в итоге согласился. Он очень хочет, чтобы я стал врачом. У него и родители покойные оба врачами были, жаль, что я их не застал. Сам он, так вышло, юрист по образованию; сейчас владеет сетью частных клиник. Он просто спит и видит, что в семье опять свой доктор будет. В группе, у нас, понятное дело, в основном девчонки, но парни тоже есть, целых пятеро. А я больше всех подружился, всё-таки, с Надей. Все думают, что у нас любовь – ничего подобного. Я сейчас вообще о любви не думаю. Это моя небольшая странность – пока не хочу взрослеть. Слишком поздно Аркаша усыновил меня, и очень хочется ещё побыть его ребёнком, продлить счастливое время, насколько возможно. Я чувствую, что и ему этого хочется. Когда заходит речь о моём появлении в доме, он часто говорит в шутку что-то вроде «в тот год у меня сынок родился», или «а потом у нас вот народился Коля». А раз уж я так недавно «родился», то и становиться взрослым ещё рано. И в этой связи очень даже удачно получается, что я худой и небольшого роста, не то чтобы совсем уж недоразвитый, но не акселерат. Есть у меня и поллюции, и сны всякие бывают, но они меня не особенно беспокоят. Вовсе я не озабочен сексуально, как это принято считать про подростков. Так что, пока вообще ни в кого не влюблён. С Надиной стороны тоже никаких поползновений не было – целоваться-обниматься никогда не лезет. А то, что все нас подозревают – так и на здоровье. Люди вообще, я заметил, обожают тешиться фантазиями о личной жизни ближних. Честно говоря, есть и ещё одна причина, по которой я не тороплю свою сексуальность, но об этом позже.