Перелез через папу, он как будто и не заметил этого, отошёл подальше и хорошо сделал, потому, что Надя в своём репертуаре: как посыпала самыми отборными из своих экспрессивных выражений! Если б я её так близко не знал, не сразу бы и понял, что это от радости, а не с досады. Потом завалила меня вопросами, какие манатки собирать, и вообще «Что? Где? Когда?» устроила, как будто я намного больше её знаю. Протрепались так с ней около часа, возвращаюсь к своим, застаю картину маслом: папа всё ещё сидит на том же стуле, а Митя рядом на полу – головой лежит у папы на коленях и целует ему... чёрт, я думал кое-что другое, нет, всего лишь руку, а второй рукой папа его волосы гладит. И Шарик трётся возле них, повизгивает. Я в свою комнату удалился, не стал семейную идиллию нарушать. Минут через двадцать папа ко мне заглядывает:
– Ты как, сынок, себя чувствуешь?
– Нормально, пап, чего мне сделается.
– Не обижаешься на меня?
– Что ты! За что?
– Маловато стал внимания тебе уделять?
– Маленький я, что ли? Нормально всё, не волнуйся. Только вот обойтись без путешествия никак нельзя?
– Погляди на них! И этот туда же! Что ж вы домоседы такие, мальчики? Мите предложил поехать с вами – он тоже давай отказываться, еле уговорил, теперь тебя уговаривать?
– Он что? С нами едет?!
– Да вот, уговорил, вроде бы.
– А ты?
– А я пока, сам понимаешь, не выездной. Ты только, Коля....
– Что пап?
Вижу, он смущается, мнётся, сам смутился тоже, рыльце-то в пушку, жду, как выдаст мне сейчас что-то типа «не лезь к нему».
– Я тебя попросить хотел...
– Да, конечно, не беспокойся.
– Знаешь, да? Рассказал он тебе?
– О чём?
– Про свою болезнь.
Ещё не легче! И У Мити какая-то болезнь?! Этого только не хватало.
– Нет, пап, про болезнь я что-то не в курсе, а что с ним?
– Да ничего сейчас страшного, но ты посмотри там, чтобы он кушал нормально, ладно?
– В смысле? Ему нельзя чего-то есть? Аллергия, что ли, или диабет? Ты мне список тогда составь.
– Сынок, ты знаешь что? Особенно, как говорится, не заморачивайся, просто смотри, чтобы он ел, и без фокусов чтобы. Ладно? Сделаешь? Для меня.
– А что ты называешь фокусами?
– Давай только между нами это всё, по секрету, хорошо?
– Естественно, пап! За кого ты меня принимаешь!
– Коротко говоря, за столом он может есть, а потом пойти в туалет и всё это из желудка в унитаз вывернуть.
Внутри у меня что-то нехорошо перевернулось, и с лица я, наверное, изменился, потому, что папа начал торопливо объяснять:
– Это болезнь, сынок, очень тяжёлая, она почти неизлечима, как наркомания. Человек сначала старается меньше есть, потом привыкает, совсем от пищи отказывается, если что съедает – сначала сам вызывает рвоту, а на какой-то стадии организм непроизвольно уже начинает отторгать. Митя наш лечился, довольно успешно, но когда со мной случилось, срыв у него был. Сейчас опять более-менее наладилось, но ты поглядывай там, хорошо? Если что – сразу мне скажи, будем принимать меры. Слишком уж внимания не заостряй, не надо всё время талдычить, ешь, мол, ешь, так, ненавязчиво поглядывай.
– Пап, я в шоке просто. Может, ну его куда подальше, этот вояж?
– Нет, езжайте, Коля, обязательно. Надо развеяться, отдохнуть. Вы молодые, вам нужны впечатления, смена обстановки. Напугал тебя сильно? Извини, пожалуйста.
– При чём тут... Папа! Я не то! Я просто думаю, вдруг я... нет, ничего. Я послежу, конечно, можешь на меня положиться.
– Родной ты мой. – Папа прижал к груди моё лицо. Я затаил дыхание, прислушался, как там сердце стучит. – Только на тебя все мои надежды и есть. Ты один у меня.
– А Митя?
– Хм. И Митя. ... Один.
– Я вспомнил. Это называется анорексия. По телику что-то такое было.
– Да, правильно.
– Неужели никак не излечимо?
– Трудно. В принципе сейчас медицина далеко шагнула. Есть такое направление, психохирургия, не слышал?
– Нет.
– Тоже и наркоманов вылечивают и чёрти-что ещё. Удаляют малюсенький кусочек мозга, корректируя тем самым поведение. Очень сильная штука.
– А Мите можно сделать?
– Можно-то можно, да страшно. Он боится, я боюсь. Психотерапией пока обходимся. Я ведь сам ещё недавно в курсе дела.
Он тяжело вздохнул, приложился, как всегда, губами к моей голове и вышел молча. А я в интернет полез, выискивать там всё, не про Австралию, разумеется – про анорексию.
– Блин! Коля! Ты уже достал! – В очередной, далеко не в первый раз не выдерживает и взрывается Надя. Её ужасно злит моя новая привычка. – Прекращай уже своё суходрочилово!
– Брось, – заступается Митя, – надо же мальчику энергию лишнюю куда-то девать.
А я теперь везде это делаю, в гостинице, в кафе, на улице, в аэропорту, в самолёте даже пробовал. Спортивный зал-то наш дома остался, поэтому приходится использовать любые подручные средства. Ставлю, например, два стула рядком, повисаю между ними, и давай отжиматься – вверх-вниз, вверх-вниз, и так раз сто. И на перилах всяких, а иногда и просто от пола, в общем, использую любую возможность мышцы покачать, пока к серьёзным тренировкам не приступил. Уже увлёкся этим делом, вернусь домой – возьмусь по-взрослому. Кстати, есть такой силач знаменитый, Динамит, довольно маленького роста, но конкретно так раскачанный, от него девицы все без ума, подозреваю, что не только девицы. И, по-моему, Мите нравится смотреть на мои телодвиженья. А Надя пусть злится, её проблемы. Что же касается энергии, то не так уж много её и остаётся – совсем нас Митя по музеям загонял. Слава богу, улетаем отсюда в Сидней, там город красивый, но культурных очагов поменьше всё-таки. Правда, обратный перелёт у нас опять через Париж, и несколько дней приобщения к прекрасному ещё предстоит, но пока на время можно абстрагироваться от непонятных импрессионистов Орсе и бесконечных белёсых антик Лувра. В принципе, против искусства я ничего не имею, наоборот, приятно было бы задуматься о чём-то возвышенном, не получается только, не слишком-то она отвлекает, вся эта нетленка, от проблем, так сказать, насущных. Всё, что меня тревожит, осталось дома, но только отчасти, львиную долю я умудрился с собой прихватить и уношу этот тяжкий груз всё дальше и дальше в своей несчастной голове и на душе беспокойной. Только одно и спасает: простые движенья, вверх-вниз, раз-два, три, четыре и так до ста. А если сбился где-то на шестидесяти трёх, то всё сначала, опять до ста.